О сайте

Вырос русским человеком, хотя мать (Федорова Александра Владимировна) выросла в смешанной семье в Чувашии (отец — чуваш, мать — русская), а отец (Фастовский Александр Самойлович) происходил из традиционной еврейской семьи с Украины. Развелись они, впрочем, вскоре после моего рождения.

Первое впечатление после рождения связано у меня с Великой Отечественной войной — наклеиванием полосок какого-то материала на стекла окон в связи с началом бомбардировок Москвы немецкой авиацией (первый налет состоялся 22 июля 1941 г.). В общем в связи с эвакуацией из Москвы первые годы войны я провел в Чувашии в г.Шумерля, где мать после фронтового ранения работала в военном госпитале. Из детских впечатлений тех лет помню, как заглядывал в дыры в заборе местного Лесозавода и видел собранные там самолеты-бипланы У-2 (эта сторона профессии «мирного» завода долго скрывалась, и лишь в XXI веке я узнал, что речь идет о прятавшемся в Лесозаводе авиазаводе № 471).

Был женат на Достоваловой Валентине Ивановне 45 лет вплоть до ее кончины (1.3.1940-6.2.2015).

После увольнения из армии в 1959 г. я получил гражданский паспорт. Тогда в Советском Союзе существовал в нем пятый пункт, и я записал в нем, что я «чуваш».

Так получилось, но этапы моей долгой жизни можно датировать по персонам вождей. При И.В.Сталине (1879-1953) я получил школьное образование, при Н.С.Хрущеве (1894-1971) отслужил в армии и закончил химический факультет Московского университета, при Л.И.Брежневе (1906-1982), Ю.В.Андропове (1914-1984) и К.У.Черненко (1911-1985) работал несекретным ученым-химиком в Академии наук СССР. При М.С.Горбачеве по собственной инициативе, наряду с химией, занялся химической экологией. При Б.Н.Ельцине (1931-2007) стал экологическим активистом.

1943-1946 — учеба в начальной школе в Москве
1946-1953 — получение среднего образования в Суворовском училище Ставрополе
1953-1956 — получение среднего военно-химического образования в военном училище Костроме
1956-1959 — служба в армии
1959-1964 — получение высшего образования не химическом факультете МГУ в Москве
1965-1998 — научная работа в учреждениях АН СССР/России в Москве

НАЧАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ В МОСКВЕ

После возвращения из эвакуации первые три класса я проучился в Москве в начальной школе в 1943-1946 г.г. Ее разместили на втором этаже небольшого трехэтажного здания, расположенного на пересечении проспекта Мира (название принадлежит бюрократии Н.С.Хрущева; тогда он именовался 1-й Мещанской улицей) и Садового кольца (рядом с Институтом скорой помощи им.Н.В.Склифосовского). Здание сохранилось поныне, и одно время в нем располагалась «Медицинская газета» (объявленный ею адрес — Большая Сухаревская пл., 1/2) как раз в помещениях моей школы, и я даже однажды посетил ее в поисках оттисков статей на тему высокотоксичных диоксинов. Площадь тогда называлась Колхозной, по-видимому, потому, что с нее начинался путь на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку (ВСХВ), которая потом была преобразована в Выставку достижений народного хозяйства (ВДНХ). Сейчас площадь называется Сухаревской, поскольку именно на ней располагалась Сухаревская башня, построенная по инициативе царя Петра I (1672-1725) для знаменитого чародея и чернокнижника Я.В.Брюса (1670-1735).
Эта красивейшая башня считалась одной из главных достопримечательностей Москвы, однако в 1934 г. по личному решению И.В.Сталина она была снесена, несмотря на активные и небезопасные для жизни протесты архитекторов и вообще деятелей искусства. Разумеется, о существовании башни и тем более Я.В.Брюса я тогда не имел ни малейшего представления. Приятно, что ныне на противоположной от моей школы стороне Садового кольца на Сухаревской площади нашлось, наконец, место для театра О.П.Табакова, переселившегося из подвала.

До сих пор помнятся некоторые названия этих мест. Помимо 1-й Мещанской улицы, существовали также 2-я и 3-я. Нынешний Протопоповский переулок тогда именовался Безбожным. А еще существовал Ржевский вокзал. В 1946 г. И.В.Сталин переименовал его в Рижский, чтобы изгладить из памяти людей тяжелейшую Ржевскую битву (январь 1942 г. — март 1943 г.), когда в ходе вытеснения немецких войск из Ржева погибло от 1 до 2 миллионов наших солдат. До наших дней официальные историографы считают эту битву не существовавшей.

Из событий тех лет вспоминается посещение популярной у москвичей всех возрастов выставки захваченного у Германии оружия, которая размещалась в Центральном парке культуры и отдыха им.Горького (ЦПКиО) и работала с лета 1943 г. целых 5 лет. Посещал ее самостоятельно втайне от матери. Однажды забрел в артиллерийский раздел выставки и, позавидовав кому-то, начал забираться вверх по стволу большой пушки, не подумав о способе возвращения на землю. Поскольку с поднятого вверх орудийного ствола спуститься назад по стволу тем же способом не получилось, отпустил руки и свалился. Внизу стоял какой-то металлический предмет и я ударился в него головой. Повезло: какой-то острый выступ врезался в голову не в висок, а в сантиметре от него. В общем остался жив. Разумеется, дома я никому об этом «приключении» не рассказал.

Среди других событий тех лет вспоминается, как мы с матерью отметили мое десятилетие в июне 1936 г. Я декламировал ей наизусть отрывок из пушкинского «Евгения Онегина», а она угощала меня с трудом добытыми латвийскими шпротами, появившимися в магазинах после возвращения Латвии на советские просторы после окончания войны. С тех пор я не раз ел полюбившиеся шпроты и радовался постоянству качества. И было поразительно узнать в октябре 2006 г. от Г.Г.Онищенко, к тому времени уже 10 лет называвшего себя главным санитарным врачом России, что именно в латвийских шпротах завелся канцероген по имени бенз[а]пирен. Впрочем, в марте 2007 г. удалось подписать договор о государственной границе между Россией и Латвией, после чего латвийские территориальные претензии закончились, а следы бенз[а]пирена затерялись на пищевых просторах России. Впрочем, онищенково политиканство к тому времени новостью уже не было (он известен был, например, как «борец» и с грузинским боржоми, и с молдавскими винами), а я продолжаю с удовольствием лакомиться теми шпротами и поныне.

После окончания занятий в школе я возвращался в свой дом или по 1-й Мещанской улице или через дворы Института им.Н.В.Склифосовского. Жил я тогда в коммуналке в старом дореволюционном кирпичном сооружении — бывшем доходном доме, который пожилые местные жители именовали как Бровкин дом. Он стоял в Ботаническом переулке и примыкал к тыльному забору Ботанического сада МГУ им.М.В.Ломоносова. В отличие от других домов в этом переулке, тот мой дом сохранился и поныне. Несколько раз я наблюдал в нашем дворе аэростаты ПВО, ведомые девушками в военной форме. Скорее всего их пост находился в подвале нашего дома. Разумеется, я не знал о гелии как наполнителе аэростатов (столкнулся с гелием в спектрометрах ядерного магнитного резонанса лишь в 1978 г.). Ботанический сад МГУ сохранял свое название и после появления большого Ботанического сада МГУ на Воробьевых горах, и лишь в последние годы его стали называть Аптекарским огородом и раскрывать его древнюю историю (он был основан Петром I в 1706 г.), о чем я в те годы не имел представления (тогда прессе это было не интересно).

Учился в школе я хорошо, помогала хорошая память, ошибок в письменных работах не допускал, из-за чего учительница русского языка зачем-то объявила классу, что я буду помогать ей проверять эти работы. Этого, конечно, не произошло, но моей матери стало ясно, что среднее образование необходимо получать в более серьезном месте.

СРЕДНЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ В СТАВРОПОЛЕ

Решение было найдено тогда же, в 1946 г.
Как сын участников Отечественной войны (мать в качестве фельдшера санитарного поезда участвовала в боевых действиях в начале войны вплоть до ранения, отец воевал во второй половине войны в полку противотанковой артиллерии, а живым остался потому, что имел высшее образование и потому был назначен писарем полка) был направлен — после успешной сдачи экзаменов — на Северный Кавказ в г.Ставрополь для учебы в Ставропольском Суворовском военном училище (СпСВУ). Система суворовских училищ была образована в 1943 г., когда «бесхозных» детей стало особенно много. Она унаследовала некоторые традиции кадетских корпусов царских времен, хотя звание «кадет» тогда не приветствовалось (нас именовали даже не «суворовцами», а «воспитанниками»). Некоторых преподавателей с кадетским происхождением прислали с фронта. Наше СпСВУ образовалось после освобождения города от немецкой оккупации (она была с 3 августа 1942 г. по 21 января 1943 г., когда город еще именовался как г.Ворошиловск), и располагалось оно в красивом здании, где до революции работала мужская гимназия (ныне в нем находится Ставропольский военный институт связи Ракетных войск).

Учился я хорошо, и это обстоятельство ежегодно отмечалось похвальными грамотами. Отличников у нас в классе было два — официальный и неофициальный. Официальный отличник был сыном генерала, и его будущая военная биография была всем ясна. Я был неофициальным отличником (с позиции начальников, слишком самостоятельным), и мы — подавляющее большинство нашего выпускного класса — готовились не карьеру делать, а защищать Родину. Этому способствовала дававшаяся нам подробная информация о великом русском полководце генералиссимусе А.В.Суворове (1730-1800), который начинал свою реальную службу в Семеновском полку с положения рядового солдата, в отличие от многих своих сослуживцев.

В пионерах мне побывать не довелось. В комсомол вступил последним в классе перед самым окончанием училища а 1953 г. Не тянуло, потому как в конкретных условиях нашего училища это была пустопорожняя организация.

Таким образом, в течение 7 лет мы — группа суворовцев нашего взвода — провела в замкнутом пространстве: учебный класс на первом этаже, спальня на втором этаже, спортзал и двор училища (изредка нас даже отпускали погулять по городу — в выходные дни). Это принципиально отличалось от жизни школьников вне наших стен, которые жили в рамках обычной триады школа-дом-двор. Во главе этого процесса стоял так называемый офицер-воспитатель. И практически никакого комсомола. В общем пришлось фактически 7 лет жить в рамках группы мальчишек.

Поначалу бытовые условия были далекими от удовлетворительных. Из воспоминаний тех лет — кукурузный хлеб, которым нас довольно долго кормили за отсутствием нормального. Таково было следствие разразившегося в СССР голода 1946-1947 г.г. Условия для обучения стали стабильными лишь после 1948 г., когда только что построенная Свистухинская ГЭС начала снабжать наше училище электроэнергией. До этого вечерняя подготовка в классе к завтрашним урокам проходила при свечах. В ходу тогда были перьевые ручки и чернильницы-непроливайки. Именно тогда от меня начало уходить зрение.

Из шумных пропагандистских кампаний тех лет помнится на редкость шумная политическая кампания борьбы с «безродными космополитами» и другими чуждыми элементами, активно проводившаяся И.В.Сталиным в 1948-1953 гг., носившая в немалой степени анти-еврейский характер и направленная против отдельной прослойки советской интеллигенции, рассматривавшейся в качестве носительницы скептических и прозападных тенденций. Та кампания сопровождалась также борьбой за русские и советские приоритеты в области науки и изобретений, критикой ряда научных направлений, административными мерами против лиц, заподозренных в космополитизме и «низкопоклонстве перед Западом». Тогда сильно досталось людям многих профессий (среди композиторов, например, попало С.С.Прокофьеву, Д.Д.Шостаковичу, А.И.Хачатуряну и многим другим). Причина скорее всего была связана с тем, что после войны многие советские люди задумались о западных ценностях, а некоторые в конце войны невольно побывали за границей и ознакомились с деталями зарубежной (несоветской) жизни. Много шумели про «засорение» советского быта словами из иных языков (характерная деталь той борьбы — замена иностранных терминов на отечественные. Именно тогда в очень популярной футбольный проблематике термины «корнер» и «пенальти» в репортажах были переназваны в «угловой» и «одиннадцатиметровый», которые сохранились до наших дней).

Времени в замкнутом пространстве училища было много, и это позволяло активно заниматься многими вещами — спортом, работой в различных кружках, придумыванием разнообразных головоломок и их публикацией в прессе. В частности, я активно писал в ставропольских местных газетах не только сообщения о текущих делах в СпСВУ, но и различные головоломки. Был среди них, например, опубликованный в 1952 г. в газете «Молодой ленинец» кроссворд «Великие стройки коммунизма».

Заниматься в секции бокса очень не понравилось. Причину описал впоследствии в своей песне В.С.Высоцкий: «Бить человека по лицу я с детства не могу». Особенно активно я занимался в гимнастической секции и даже достиг каких-то успехов. Посещал многие кружки. В музыкальном кружке дело дальше «Собачьего вальса», впрочем, не дошло. В литературном кружке с интересом узнал разницу между хореем, ямбом, дактилем, анапестом и амфибрахием. Завязал с этим кружком после сочинения строки «математика — великая наука, с ней не берет никакая скука». В танцевальном кружке, видимо, в рамках незримой памяти о дореволюционных кадетских училищах нас настойчиво обучали классическим бальным танцам прошлого. Именно тогда я узнал, как надо вести себя в таких танцах, как падекатр, падеспань и падепатинер. В порядке исключения нам показали вальс. А вот таким танцам, как танго и особенно фокстрот, не повезло. Они подпадали под развернутую в те годы шумную борьбу с «безродным космополитизмом», и преподавательница танцев их исключила из программы обучения. В общем разнообразные увлечения закончились тем, что особенно я увлекся химией и даже стал старостой химического кружка.

Эти увлечения продолжались и во время летних каникул, которые я проводил в Москве не во дворе: гимнастикой занимался в ЦПКиО им.Горького, а головоломками, в частности, магическими квадратами — в Государственной библиотеке им.Ленина. А еще я увлекался тогда походами в Большой театр и в располагавшемся в соседнем здании его филиал.

Время от времени нас строем водили в местный театр (по дороге мы пересекали проспект Сталина), однако ничего путного не припоминается — это еще были идеологически тяжелые времена И.В.Сталина. А еще раз в неделю водили строем в городскую баню: в самом училище бани тогда не было. Купаться в Сенгилеевском озере нас не водилн. Один раз мы все-таки там покупались, причем не очень удачно. Как-то летом один из преподавателей тайком от начальства сводил наш взвод на озеро. Тот поход запомнился тем, что я отнесся к купанию без интереса и занимался на берегу изучением математического задачника и решал задачу с упоминанием Эвереста и его высоты в 8882 м (в последующие годы назывались и другие числа, последнее измерение — 8844 м; строго говоря, первое восхождение на Эверест состоялось лишь в 1953 г.). В какой-то момент раздался шум. Оказалось, что один из парней утонул и вся группа кинулась его искать в воде. Я тут же подбежал к берегу озера, нырнул и немедленно натолкнулся на утонувшего. Вынув утонувшего на берег, передал ребятам его откачивать, а сам вернулся к задачнику. Кончилось все нормально: парень обошелся без неприятных последствий, а преподавателя мы начальству не выдали.

Среди других воспоминаний — долгое ухаживание за лошадьми, которое поручили нашему взводу в один из летних лагерных сезонов. Мне достались две низкорослые кобылки («Теорема» и «Сицилия») и высокий жеребец по имени «Воронок». При моих поездках верхом кобылки никуда не спешили, но по команде послушно ускоряли шаг. Зато жеребец каждый раз снижал скорость, а возвращался к ней еще до команды, то есть не во время соответствующего удара правой рукой, а уже в момент передачи правой вожжи из правой руки в левую, чтобы освободить правую руку для удара. Так я впервые понял, что такое условный рефлекс И.П.Павлова (1849—1936).

На общих построениях роты или училища в те годы мы смотрели прямо перед собой. Это через сколько-то лет какой-то министр обороны велел всем военнослужащим в строю задирать голову вверх, и этот порядок сохранился до сих пор. Во время стояния в строю или на общих мероприятиях в клубе в те годы мы пели хором первый вариант гимна нашей страны с текстом С.В.Михалкова (1913-2009), содержавшим бессмертные строки «нас вырастил Сталин…». В последующие годы этот автор сочинял и другие тексты — в зависимости от политической ситуации в стране). Однако ни этот текст, ни иные советские пропагандистские изыски не влияли на наше реальное гражданское созревание.

Основы этики и морали в меня заложила русская литература — от А.С.Пушкина до Л.Н.Толстого, которую преподавали в СпСВУ (Ф.М.Достоевского по воле Сталина-Джугашвили нам не преподавали, скорее всего, из-за боязни, что читатели узнают его в некоторых несимпатичных героях писателя). Другого пути к пониманию того, как надо жить по совести, тогда не было, и внешний мир не мог повлиять на нас, проживших 7 последних сталинских лет в замкнутом пространстве. В общем этого было достаточно, чтобы всю жизнь пользоваться этическими нормами, почерпнутыми из русской литературы. Во всяком случае зависть и интриганство туда не входили. Помнится, однако, что поэт и певец В.С.Высоцкий (1938-1980) уже в другие времена досадовал на то, «что слово честь забыто». И, естественно, для меня было неожиданно уже после крушения советской власти столкнуться с тем, что в общественной жизни стало нормой поведения открыто обхамить человека. С этим я столкнулся в электронной сети социально-экологического союза, где летом 2002 г. я был открыто оскорблен борцом за экологическое благополучие Узбекистана по фамилии Царук. Однако особенно удивительно было то, что никто из пользователей сети за меня не вступился.

Знание истории страны и мира также было заложено тогда же в СпСВУ. Поскольку, как выяснилось через много лет, советская власть держалась на лжи и глупости, в дальнейшем мне пришлось затратить много сил, чтобы иметь более корректное представление о реальных событиях в стране. В частности, я был воспитан на представлении о победоносном дне 23 февраля 1918 г., как о дне создания Красной армии, когда будто бы случился разгром немецких войск большевистскими силами под Псковом и Нарвой. На самом деле Псков был занят небольшим отрядом немцев 24 февраля 1918 г. почти без сопротивления со стороны большевиков, а к Нарве немцы подошли 3 марта 1918 г. и заняли её на следующее утро после нескольких часов перестрелки с отрядами Павла Дыбенко и ночного бегства последних. За бегство из-под Нарвы большевик Дыбенко был снят с поста наркома по морским делам, исключен из партии и отдан под трибунал (но впоследствии — оправдан). К сожалению, таких лживых эпизодов в советские времена было множество. Этот — лишь один из примеров советской лжи. Другой пример — не было широко расхваленного штурма большевиками Зимнего дворца в октябре 1917 г. Еще одна ложь — как В.И.Ленин прятался от Временного правительства в Разливе в шалаше в том же 1917 г. На самом деле он там был не один, а вместе с Г.Е.Зиновьевым (1883-1936), который был впоследствии расстрелян И В.Сталиным и вытерт из истории. Ну и т.д. Поэтому по каждому такому событию пришлось в дальнейшей жизни заново создавать в собственной памяти более точную картину, а это не добавляло уважения к советской власти.

Источников информации в те годы было очень мало. Телевидение еще не родилось. Радио существовало в виде одного канала, и его информация лилась лишь из черной терелки на стене. Так что информационное разнообразие могло возникать разве что из газет. Библиотека в училище была очень богатая, и я активно ею пользовался. Газету «Правда» начал читать в сентябре 1946 г. и с тех пор читал ее каждый день вплоть до ее кончины в 1991 г. Поскольку советская пресса писать правду не стремилась никогда, именно во время учебы в СпСВУ я научился читать советские газеты между строк. Из газетных сообщений тех лет запомнился план повысить за пятилетку 1946-1950 г.г. урожайность зерновых в СССР с 9 до 12 центнеров с гектара. Лишь много лет спустя я узнал, что «повышение» не состоялось.

В общем я окончил в 1953 г. в СпСВУ 10 классов средней школы с золотой медалью. Получение золотой медали по результатам выпускных экзаменов в те годы сопровождалась похвальной грамотой ЦК ВЛКСМ за подписью первого секретаря А.Н.Шелепина(1918-1994), и я ее получил.

Так сложилось, что закончил СпСВУ в 1953 г. я вместе с И.В.Сталиным: он — свою жизнь, я — среднее образование. Вообще-то я видел Сталина дважды: живым на трибуне Мавзолея Ленина во время первомайской демонстрации 1946 г. (еще до поступления в СпСВУ), мертвым — в самом Мавзолее Ленина-Сталина, то есть много позже окончания СпСВУ — в то время, когда его еще не вынесли оттуда (это произошло в 1961 г.) и не захоронили у кремлевской стены.

Последние годы властвования И.В.Сталин характерны резкой анти-еврейской направленностью. Так, 12 августа 1952 г. были расстреляны выдающиеся деятели еврейской культуры, руководители Еврейского антифашистского комитета. Поскольку И.В.Сталин, как считается, перед кончиной болел, он по своему обычаю обвинил в своих бедах «врачей-вредителей», чей официально объявленный в январе 1953 г. краткий список содержал преобладание еврейских фамилий (разумеется, в полном списке арестованных русских фамилий было немало). Начатая немедленно по инициативе все того же И.В.Сталина по всей стране шумная анти-еврейская кампания докатилась и до Ставрополя.

В связи с этим перед окончанием СпСВУ я имел неожиданную неприятность. В нашем училище послушные начальники нашли подозрительным отчество у моего отца (Самойлович). Дело в том, что в традиционных еврейских семьях первого сына называли Александром в честь Александра Македонского, второго — Самуилом, а третьего — Моисеем. Мой отец был первым сыном и его имя и мое отчество подозрений не вызывали, а вот дед — был вторым сыном. В общем наш офицер-воспитатель собрал в феврале 1953 г. комсомольское собрание нашего класса и объявил, что я «скрытый еврей» (других обвинений не нашлось). В ответ на это мои одноклассники, с которыми мы вместе прожили в замкнутом пространстве целых 7 лет, заявили «ну и что?», и собрание кончилось ничем. А вскоре ушли в небытие и И.В.Сталин, и его анти-еврейская кампания. Между тем мать моя предприняла усилия по смене моей фамилии с польскообразной фамилии отца Фастовский (от украинского г.Фастов) на русско-чувашскую фамилию Федоров еще в 1950 г., о чем, впрочем, в училище сообщила лишь в 1953 г. Таким образом, приказ по СпСВУ со ссылкой на второе свидетельство о моем рождении от 5 марта 1953 г. (как говорится, привет И.В.Сталину, если он на самом деле скончался именно в этот день) появился лишь 14 марта 1953 г. В нем было предписано считать меня отныне не Фастовским, а Федоровым, о чем было объявлено перед строем нашей роты выпускников. После этого инцидент ушел в прошлое, а к моей фамилии, как и к еврейской крови, больше никто не приставал.

Ну а складывавшееся в то время руководство страны отменило сталинское анти-еврейское наступление и начало какие-то изменения между собой и для начала сочло необходимым арестовать Л.П.Берию (26 июня 1953 г.), а затем и расстрелять его и (декабрь 1953 г.). Для меня, однако, было ближе завершение строительства нового здания МГУ на Воробьевых горах, куда я не преминул заглянуть во время летних каникул 1953 г.

ВОЕННОЕ СРЕДНЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ В КОСТРОМЕ

В те годы в Советском Союзе действовало обязательное правило (его обязательность отменили лишь через много лет) направлять выпускников суворовских училищ в военные училища для получения военного образования и дальнейшей 25-летней службы в армии в качестве офицеров. Наш выпуск СпСВУ 1953 г. посылали в пехотные и артиллерийские училища, а также в училища связи. Я же по окончании Суворовского училища выпросил себе иную ипостась и как руководитель химического кружка был послан для последующего военного образования в Костромское военно-химическое училище, где проучился три года в 1953-1956 г.г.

В этом училище меня обучали защищать Родину от химического и биологического нападения «вероятного противника»: зимой — в самом училище в г.Костроме, летом — в его военном лагере под названием «Песочное». Дважды летом посылали на стажировку в химические подразделения войсковых частей Белоруссии (одна из них — в окрестностях Минска). Автомат Калашникова АК-47 тогда был еще секретным, да и, учитывая профиль училища, стреляли мы мало, зато много бегали на 8 км марш-бросках. Нападать на другие страны с помощью химического и биологического оружия нас не обучали — к этому готовили в других местах, так что про существование советского химического и биологического оружия нападения я не имел ни малейшего понятия (узнал об этом в 1984 г. от финского профессора, а в 1987 г. — из выступления М.С.Горбачева в Праге). Хотя какие-то подозрительные запахи в летнем лагере «Песочное» с опытного полигона до нас, курсантов, доходили.

Впрочем, меня в лагере «Песочное» больше интересовала ночная карта звездного неба. А еще летом в свободное время мы купались в соседнем пруду, и я впервые в жизни спрыгнул с высоты 10 метров — было очень страшно. Про первое успешное испытание советского термоядерного заряда, состоявшееся в августе 1953 г., нам не говорили (я узнал об этом событии лишь через много лет и не из сообщения ТАСС). Зато среди летних событий 1954 г. помню большой пропагандистский шум по поводу пуска в июне в г.Обнинске (это недалеко от Москвы) первой в мире атомной электростанции. Лишь через много лет я узнал, что тот всплеск «мирного атома» оказался совсем не мирным, поскольку вскоре после пуска на дежурные смены у того энергетического реактора заступили моряки с подводных лодок. Конечно, потом было разработано много энергетических реакторов разного назначения, в том числе для ледоколов, однако тот — первый — был разработан специально для советских боевых атомных подводных лодок. Таким вот оказался тот первый «мирный атом».

Свободного времени у курсантов было немного. Тем не менее я бывал в местном драматическом театре и, в частности, впервые в жизни был потрясен одной из пьес — это было «Коварство и любовь» Ф.Шиллера. Среди других воспоминаний — симпатичная музыка, которая время от времени (между политическими передачами) лилась из висевшей на стене казармы черной радио-тарелки. Так я узнал о Сен-Сансе, Легаре, Делибе и других авторах близкой мне по духу классической музыки — спасибо музыкальной редакции советского радио тех лет.
Из других воспоминаний тех лет хорошо помню посещение во время летнего отпуска 1955 г. выставки картин Дрезденской галереи в Москве в ГМИИ им.Пушкина — перед возвращением ее на родную землю.

Наши тетради для записи лекций и домашних заданий хранились в секретном отделе (их приносили в класс по потребности и потом уносили), так что хорошая память очень помогала на занятиях. За старательную учебу в училище был награжден похвальной грамотой ЦК ВЛКСМ за подписью того же первого секретаря ЦК ВЛКСМ А.Н.Шелепина.

В 1956 г. по окончании училища получил воинское звание «лейтенант», но был направлен на службу в армию не в обычные войска, а, как особо отличившегося, — в никому не известную «инженерную бригаду» в г.Камышин (Сталинградская область).

В кандидаты КПСС подал заявление в училище в марте 1956 г., выслушав секретный антисталинский февральский доклад Н.С.Хрущева на XX съезде КПСС и поверив в искренность его авторов и с надеждой на доброе будущее страны. Некоторый «оттепельный» признак обнаружился в библиотеке училища весной 1956 г.: на полках вдруг появились протоколы съездов ВКП(б) прежних лет, которые в свое время готовились к изданию высокими партийными лицами, ставшими в дальнейшем по воле И.В.Сталина «врагами народа» и ушедщими из жизни не по доброй воле. По-видимому, И.В.Сталин не решился сжигать эти протоколы и потому велел их прятать в библиотеках как можно дальше от читателей. Ну а я — активный пользователь библитеки — сразу же обнаружил неожиданное событие. В дальнейшем я собрал в букинистических магазинах протоколы всех съездов коммунистической партии и время от времени их просматривал, пока партия не скончалась.

Еще один неожиданный факт в «оттепельном» направлении действительно вскоре случился. В 1956 г. во время отпуска между окончанием училища и началом службы в армии, который провел в Москве, меня вызвали в КГБ и сообщили, что будущий автор известной книги о грибах мой дядя Ф.В.Федоров (1909-1991), отсидевший в Соловецком лагере особого назначения (СЛОНе) 5 лет с 1934 по 1939 г.г. (за слишком откровенные разговоры в начале учебы в 1932-1934 г.г. в Тимирязевской сельскохозяйственной академии в Москве на темы раскулачивания и голодомора в стране), решением Военной коллегии Верховного суда СССР от 1 сентября 1956 г. реабилитирован и что я могу известить его об этом. Я поинтересовался, почему сама служба КГБ не может это сделать, на что получил ответ, что формальный путь сообщения из Москвы в чувашскую глубинку в г.Шумерлю (по всем инстанциям КГБ) будет длинным, а я могу известить невинно пострадавшего напрямую достаточно быстро. И я известил своего дядю немедленно. Кстати, жив он остался случайно — большинство людей, у кого срок заключения кончался до 1938 г., не покидали СЛОНа, а получали новый, часто «без права переписки», и домой уже не возвращались. А в нчале 1939 г произошли некие изменения, по-видимому связанные с перевыполнением планов по расстрелам неугодных и персональной заменой во главе НКВД Ежова на Берию. Соответственно, моему дяде удалось выйти на свободу в 1939 г. и стать участником Великой Отечественной войны и даже быть награжденным медалями и орденами (Красной звезды и Отечественной войны II степени).

Как ни странно, но на рубеже веков у меня случились события, связанные с Костромским военно-химическим училищем. В 1995 г. я опубликовал в Москве книгу на тему о советском химическом оружии, о существовании которого мне в училище за 40 лет до того не сообщили (Федоров Л.А. «Необъявленная химическая война в России: политика против экологии». Москва: Центр экологической политики России, 1995 г., 304 стр.). И в январе 2000 г. я приехал в Кострому в надежде заглянуть за забор училища. Местные экологические активисты смогли устроить мне контакт с каким-то достаточно высоким начальником. В общем удалось вручить экземпляр книги и немного походить по территории училища. А 20 января я провел в Костроме также общественную презентацию книг по химическому оружию и по пестицидам (Федоров Л.А., Яблоков А.В. «Пестициды — токсический удар по биосфере и человеку». Москва: Центр экологической политики России, 1999 г., 462 стр.). Своих представителей прислали школы, техникумы, институты, агропромышленный комплекс и др.

Кстати, в 2000-2001 г.г. со мной вступили в контакт по электронной почте сотрудники кафедры училища, называвшейся «Средства защиты от оружия массового поражения и охраны окружающей среды» (начальник кафедры к.т.н полковник Егоров С.В., профессор кафедры д.б.н. Барышев А.А., адъюнкты кафедры подполковники Бакин А.Н. и Болдаков А.М.). Впрочем, ничем серьезным это не кончилось: им нужна была моя информация, а не сотрудничество. А вот в 2009 г. мне удалось сделать в Костроме еще одну презентацию. 30 сентября я представил общественности города уже полную монографию — трилогию по советскому химическому оружию (Федоров Л.А. «Химическое вооружение — война с собственным народом (трагический российский опыт)». Москва: Демократическая партия «Яблоко», 2009 г., том I -392 стр., том II — 240 стр., том III — 384 стр.). Получилась интересная дискуссия, в которой приняли участие много официальных лиц и общественников, в том числе Никитаев С. — представитель Академии войск радиационной, химической и биологической защиты, в 2006 г. переселенной из Москвы в Кострому на место нашего училища.

ОФИЦЕРСКАЯ СЛУЖБА В СОВЕТСКОЙ АРМИИ

По окончании военно-химического училища я служил в звании лейтенанта офицером химической защиты до лета 1959 г. (звание старшего лейтенанта запаса получил уже на гражданке). Служба проходила в трех местах: поскольку моя мать жила в одиночестве в Москве, то, будучи инвалидом Отечественной войны (сказалось военное ранение), она требовала от Министерства обороны моего приближения к месту своей жизни.

Начинал лейтенантскую химическую службу в 1956 г. в г.Камышине, расположенном на правом берегу Волги в 180 км к северу от Сталинграда (с 1961 г. — Волгограда). Служил командиром отдельного взвода химической защиты в рядах «инженерной бригады». Взвод был оснащен всем современным оборудованием тех лет, необходимым для дегазации любой военной техники, обеззараживания одежды, химической разведки и дегазации местности и т.д. Подполковник, бывший начальником химслужбы «бригады», не блистал знанием последних достижений в военно-химическом деле, зато, к счастью, не вмешивался в мои ежедневные хлопоты командира отдельного взвода.

Когда в 1957 г. я получил билет члена коммунистической партии, то из него узнал, что место моей службы называется «73-я инженерная бригада РВГК». О ее назначении я не имел ни малейшего представления: узнал о ее «ракетной» профессии лишь через несколько десятилетий. Поэтому я не знал, какую именно технику должны были в случае необходимости дегазировать мои машины, а это были первые отечественные ракетные комплексы для баллистических ракет наземного базирования Р-1 (являвшихся советской копией трофейной гитлеровской ракеты ФАУ-2, созданной гитлеровским конструктором штурмбаннфюрером СС Вернером фон Брауном (1912-1977), который в качестве трофея достался США) и Р-2 (советской ракеты, серийно производившейся с 1953 г. и первоначально оснащавшейся фугасной боевой частью с обычной взрывчаткой). Автомобили моего химического взвода находились в начале автопарка бригады, так что ракетных машин я не видел никогда. Через много лет, уже в новом тысячелетии я узнал из энциклопедии отечественного ракетного оружия, что «в войска ядерная боевая часть для Р-2 стала поступать в 1956 г.». В связи с этим вспомнился такой случай из камышинской жизни. Как-то прибежал ко мне начальник моего химического склада и сообщил: «Нам альфа-радиометр завезли!». Я удивился: приборы для поиска источников бета- и гамма-излучения при радиохимическом заражении территории мы имели, а для чего использовался альфа-радиометр при химическом, а не ядерном нападении «вероятного противника», было не ясно. Через несколько часов он вновь прибежал и сообщил: «Увезли!». В переводе на русский язык это означало, что рядом с моими химическими машинами где-то в соседнем ангаре посреди мирного г.Камышина хранились атомные заряды, предназначавшиеся для помещения в головные части хранившихся здесь же ракет Р-2. Для них альфа-радиометр и предназначался.

Летом 1957 г. в Москве состоялся VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Он произвел настоящий фурор в сознании советских людей и имел этапное значение для советской массовой культуры последующих лет. В закрытую для иностранцев страну приехали 34 тысячи делегатов из 131 страны мира.

Я провел лето 1957 г. вместе со своим взводом химической защиты на созданном в 1947 г. ракетном полигоне Капустин Яр, расположенном в Астраханской области примерно в 100 км юго-восточнее Сталинграда, также не имея понятия о ракетном роде его занятий. Ехал на полигон наш химический взвод отдельно от бригады на своих машинах по Астраханской области и поселили нас не на одной из площадок полигона, а отдельно от ракетчиков прямо в лесу в палатках. Волгу мы пересекали в Сталинграде на пароме, потому как плотины Сталинградской ГЭС, строившейся в рамках «великих сталинских строек коммунизма» (на самом деле для обеспечения энергией Сталинградского завода химического оружия), еще не существовало. Вскоре после начала нашего движения к полигону началось невероятное. Мы ехали через абсолютно обезлюдевшую территорию: во всех деревнях сохранились только дома и деревья вокруг них, а люди уже были выселены (лишь потом стало ясно, что именно сюда должны были падать ракеты во время их испытаний на полигоне). Кстати, как-то на улице г.Капустин Яр, куда я забрел со скуки, я встретил своего одноклассника по суворовскому училищу, который в 1953 г. был направлен для учебы в училище связи. Чем он был занят на полигоне, он не сказал, однако сейчас я пониаю, что он специализировался по ракетным делам. Этот парень был одним из двух суворовцев, с которыми я дрался за 7 лет учебы. Не по доброй воле. Больше, к счастью, не приходилось.

Театр в г.Камышине память о себе не оставил. Зато оставил память фильм «Карнавальная ночь» Э.А.Рязанова (1927-2015) — его мы смотрели зимой 1956-1957 г.г. много раз. Секретность в то время была такова, что четыре неракетных лейтенанта (химик, автомобилист, танкист и медик) спокойно контактировали друг с другом, но не с многочисленными ракетными офицерами «инженерной бригады». Только когда в штабе бригады собирали командиров всех подразделений по сугубо неракетным делам, я — командир отдельного взвода — оказывался рядом с командирами трех ракетных полков бригады, не имея представления о роде их занятий. Единственное, что могло подсказать профиль бригады, так это зачитывавшиеся на этих совещаниях прибывшие из Москвы нормативные документы общего назначения, поскольку присылал их «штаб реактивных частей»: РВСН, то есть Ракетные войска стратегического назначения, как отдельный вид Вооруженных Сил СССР были официально созданы в конце 1959 г., когда я уже демобилизовался и учился в МГУ.

В 1957-1958 г.г. я служил уже в г.Солнечногорске (Московская область). Там на противоположном от города берегу озера (переправляться через него приходилось на пароме) размещался учебный полк, где проводила летние занятия московская Военная академия бронетанковых войск. Я был в этом полку командиром химического взвода, предназначавшегося для обеспечения этих занятий по нашему профилю. Из неожиданностей помню бронетранспортер, входивший в комплект автотехники моего взвода и предназначавшийся для проведения химической разведки. Начальник химслужбы полка не был большим знатоком своего дела, зато был злопамятен. Из будней тех дней я помню, как сей майор ни за что посадил меня на несколько дней на московскую гарнизонную гауптвахту (с тех пор у меня начали выпадать волосы на голове). Обижаться на майора бесполезно — так устроена жизнь, если учесть факт длительной посадки на гауптвахту великого русского ученого М.В.Ломоносова. Читать на гауптвахте разрешалось только политическую литературу, так что, спасибо майору, у меня случилась возможность неторопливо прочесть книгу Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир».

В 1958-1959 г.г. служил командиром химического взвода в дивизии гражданской обороны на окраине Москвы, откуда и уволился летом 1959 г. на гражданку. Это было не очень сложно, поскольку в 1958 г. Н.С.Хрущев объявил об очередном (втором) сокращении советских вооруженных сил.

ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ В МГУ

После увольнения из армии в 1959 г. я поступил на химический факультет Московского государственного университета (МГУ) им.М.В.Ломоносова. Отличные отметки при поступлении позволили попасть в теоретическую группу, впервые организованную на первом курсе. В тот год на нашем курсе были созданы две дополнительные — радиохимические — группы. По окончании университета студенты из этих групп в обязательном порядке должны были работать в опасной для здоровья людей атомной отрасли, и потому они включали только мальчиков. Поскольку желающих при поступлении на факультет идти в эти группы не было, в них были включены троечники при сдаче вступительных экзаментов, которые в нормальные группы войти не могли. Одним из этих троечников был В.С.Петросян родом из Баку. Поскольку в начале учебы я был активным общественником, то упомянутый троечник зашел как-то ко мне на практическое занятие и попросил меня — секретаря комсомольской организации курса — дать ему большое комсомольское поручение. До практического дела не дошло, да я и забыл о существовании этого троечника — численность нашего курса было больше 300 студентов, и был он самым большим химическим курсом во всей стране. Да и троечник В.С.Петросян, не пожелавший оказаться после окончания университета в опасной для здоровья атомной отрасли, нашел более эффективный способ построения научной биографии — успешно приклеился к нашей сокурснице — племяннице вице-президента АН СССР.

Учился я в МГУ им.М.В.Ломоносова в 1959-1964 г.г. Поначалу много занимался общественной работой и даже имел отношение к организации на факультете выступления Е.А.Евтушенко (1932-2017) со стихами, что было в те оттепельные времена уже менее сложно. Среди прочего он читал отрывок из поэмы «Братская ГЭС», к тому времени еще не опубликованной. Помимо обычной комсомольской активности (собрания, субботники, культпоходы и т.д.) однажды я попытался включиться в одну необычную ситуацию. Дело в том, что после свержения монархии в Ираке в 1958 г. группой «Свободных офицеров» и примкнувшими к ним марксистами и их попытками наладить сотрудничество с СССР, в университетском общежитии оказалась большая группа молодежи из Ирака, причем она жила рядом с обитателями общежития с нашего первого курса химфака. Поскольку возникла возможная необходимость об организации сотрудничества между нашими и иракскими студентами, я как секретарь комсомолькой организации курса пошел посоветоваться в «Дом Дружбы с народами зарубежных стран», располагавшемся в Москве в бывшем особняке, построенном на Воздвиженке в 1899 г. по заказу купца А.А.Морозова (1873-1908). Как оказалось, обитатели этого заведения оказались не в курсе нашей проблемы (похоже, они были заняты совсем другими делами), и мы у себя на курсе эту тему закрыли.

Полет Ю.А.Гагарина (1934-1968) в космос утром 12 апреля 1961 г. провел на лекции по органической химии, которую вел президент АН СССР А.Н.Несмеянов (1899-1980) — единственный знаток происходивших событий. Опоздавшие на лекцию студенты пустили по рядам известие об этом запуске, так что возникшее волнение в зале и естественные вопросы студентов сильно мешало лектору-академику (во время перерыва в лекции его отхаживали от волнения). Торжественную встречу первого космонавта в Москве наблюдал вместе со всеми через пару дней на Ленинском проспекте.

Во время учебы я очень много занимался научной работой на кафедре органической химии в лаборатории теоретической органической химии, возглавлявшейся О.А.Реутовым (1920-1998). Докторскую диссертацию он защитил в 1953 г., член-корреспондентом АН СССР стал в 1958 г. Однако дальше с получением звания академика могли возникли трудности, поскольку его добрый знакомый Ю.А.Жданов (1919-2006), бывший не только сыном известного политика А.А.Жданова (1896-1948), но и работавший на кафедре органической химии под руководством академика А.Н.Несмеянова в 1945-1947 г.г., а в 1947-1953 г.г. управлявшим всей советской наукой из всесильного ЦК КПСС, уже не мог помочь, поскольку одно время он был зятем И.В.Сталина (был женат на Светлане Аллилуевой в 1949-1952 г.г.), и после XX съезда КПСС потерял всякое влияние. Требовалось найти новые пути поддержки «сверху».

Занимался я тогда научной работой в одной комнате и пребывал в непрерывной дискуссии с А.Л.Курцем и К.П.Бутиным, которые впоследствии стали соавторами с О.А.Реутовым в подготовке фундаментального учебника «Органическая химия». Дипломную работу на тему «Изучение механизма кислотного расщепления дибензилртути» делал там же. Поступать в аспирантуру и писать кандидатскую диссертацию, к счастью, не пришлось, поскольку дипломная работа оказалась слишком значительной. Поэтому в 1966 г. я защитил здесь же на кафедре органической химии кандидатскую диссертацию на тему «Механизм прото(дейтеро)демеркурирования и некоторые физико-химические свойства дибензилртути», в качестве которой ученый совет признал дипломную работу, выполненную при окончании МГУ. Правда, на кафедре по окончании университета меня не оставили (О.А.Реутову был ближе троечник В.С.Петросян, женатый на племяннице вице-президента АН СССР), а по распределению отправили в один из институтов АН СССР. Соответственно, наш руководитель О.А.Реутов стал в июне 1964 г. полным академиком АН СССР, о чем и было написано не титульном листе моей дипломной работы).

Оттепель — оттепелью, но в жизни не все было просто. В октябре 1964 г. я случайно узнал о существовании нескольких типов сообщений ТАСС («белый» ТАСС, «красный» ТАСС), из которых в прессу попадали лишь мало информативные сообщения одного типа. Другими словами, стало ясно, что от нас, рядовых граждан страны, скрывается информация о происходящих в мире событиях. И я пришел к секретарю парторганизации МГУ с вопросом, каким образом я, рядовой член КПСС, могу знакомиться с другими типами сообщений ТАСС. По иронии судьбы я пришел в партком 15 октября. Поэтому в ответ секретарь не стал говорить по делу, а сообщил мне, что я пришел совсем некстати («сегодня сняли Н.С.Хрущева с поста руководителя партии»). В результате я ушел ни с чем, а утром из газет узнал об окончании эпохи Н.С.Хрущева и начале совсем другой.

В общем я закончил МГУ в конце 1964 г. вместе с Н.С.Хрущевым: он — жизнь в большой политике, я — учебу в ВУЗе по специальности «органическая химия».

Читать окончание автобиографии